Акция Архив

ПОДПИСКА на "Север"

ПОДПИСКА на "Север"

Подписку на журнал "Север" можно оформить не только в почтовых отделениях, но и через редакцию, что намного дешевле.

Литературная премия журнала "Север"

Литературная премия журнала "Север"

Лауреатами литературной премии журнала «Север» за 2023 год стали Анатолий Ерошкин (Петрозаводск – Краснодар), Егор Перцев (г. Олонец, Республика Карелия), Николай Полотнянко (г. Ульяновск).

Позвоните нам
по телефону

− главный редактор, бухгалтерия

8 (814-2) 78-47-36

− факс

8 (814-2) 78-48-05


"Север" № 11-12, стр. 208

«Хочется отстаивать ценности, которые попраны и распяты…»

Александр ПОБЕРЕЖНЫЙ-БЕРЕГОВСКИЙ, К юбилею театра «Творческая мастерская»


Александр ПОБЕРЕЖНЫЙ-БЕРЕГОВСКИЙ

 

«Хочется отстаивать ценности, которые попраны и распяты…» 

Беседа с директором и художественным руководителем Театра драмы Республики Карелия «Творческая мастерская»

 

– У руководителя любого театра должен быть свой узнаваемый почерк, главная тема. Что транслируете вы, когда общаетесь – как худрук и как человек – с труппой? Можно ли выделить главное?

– Так получилось – я даже не очень это поначалу формулировал – что одна из главных моих тем в жизни – корни. Я в детстве получил столько любви в семье, столько гармонии, при всех сложностях, которые, конечно, были. Культ семьи, культ детей в семье – это мне кажется абсолютной нормой. Родители оказались в Петрозаводске по распределению, обе родственные ветки – в Киеве, куда меня отправляли на каникулы. И там я просто купался во всех этих рассказах, семейных байках. Бабушка, например, в юности и молодости постоянно становилась объектом обсуждений. Она – ровесница века. В детстве вместо сказок я слушал ее истории. У себя в родном городе под Киевом бабушка стала первой женщиной, которая пошла работать, – такая эмансипе была. Она вставала в пять утра, обливалась холодной водой, делала что-то по хозяйству, а потом за ней приезжал управляющий на пролетке – на работу везти. А работала она экономистом. Развелась опять же, что тогда было не принято. В общем, женщина-кремень! При этом тоже несла любовь: одна растила сына, а потом ждала его с фронта, истово веря, что он не может не вернуться, – и дождалась. Появились мы, внуки – и опять любовь. Она умерла в 1984 году – от меня уходила целая эпоха… После университета я по распределению сразу уехал в маленький карельский поселок, и там вдруг возникла огромная потребность выразить все, что я чувствовал после ухода бабушки. Возможно, с попытки художественно оформить переполняющие тебя чувства и начинается театр.

И еще… У меня нет ощущения какой-то своей миссии в искусстве. Но на территории театра защищать, отстаивать хочется ценности, которые в наше время попраны и распяты, как бы высокопарно это ни звучало.

 

– Вы пришли в театр, история которого началась в 1988 году, на сломе эпох и систем, до вас почти двадцать лет театр возглавлял человек другого поколения, других взглядов. С чего вы начали?

– А начал я, когда впервые встретился с труппой в качестве директора театра, с того, что спектакль может не получиться. Это не трагедия. Я бы высек, если бы мне позволили, это на театре золотыми буквами: СПЕКТАКЛЬ МОЖЕТ НЕ ПОЛУЧИТЬСЯ. Любой. В любом театре. У любого режиссера. На любом материале. С любыми артистами. Это надо понимать. Это не провал.

Как-то на одной театральной конференции в Москве на сцену поднялся директор театра из провинции и сказал, что в России не выпустить практически готовый спектакль в силу его художественного несовершенства может позволить себе только Табаков. Я сидел, улыбаясь: не на худшие образцы равняемся! Хотелось сказать: и вот мы еще, «Творческая мастерская»!

 

– То есть то, что спектакль не получился, – это не провал. Тогда спрошу так: что же такое успех?

– Я недавно говорил с молодыми актерами об успехе. Что такое успех в нашей работе? Чем его измерить? Слава? Интервью в газетах и на ТВ? Массовый зритель? Я не знаю – сколько раз придет человек к нам на спектакли. Может, один раз всего! И когда он уже пришел, ему все равно – сколько было рекламы, публикаций, передач про театр, про актеров. Зрителю нужно, чтоб с ним сейчас, здесь что-то случилось. С душой его что-то здесь, в зале, произошло. И тут – либо происходит, либо не происходит. Вот если случилось – это успех.

 

– А наличие «больших» названий в репертуаре – это успех?

– Мне часто говорят: «Надо брать большие названия…»

Надо не брать, а реализовывать «большие названия»!!! То, что театр берется за «большие названия», за классику, еще ничего не значит. Это может оказаться нафталин абсолютный! Но вообще, классика, разгаданная, достойно реализованная, демонстрирует высочайший потенциал труппы. Если он есть.

 

– Вы не только директор, худрук, но и педагог. Театральный курс, который был набран в Петрозаводской консерватории в 2006 году, в свое время вызвал огромный интерес в культурном сообществе Петрозаводска. Несколько лет назад молодые студийцы влились в труппу «Творческой мастерской» и стали полноправными членами этой театральной семьи. Вы растили их «с нуля»…

– О курсе, который мне – так получилось – достался от ушедшей от нас великой актрисы Людмилы Живых, с самого начала отзывались без восторгов, мягко говоря. «Набрали кого попало, случайные люди…» Мало кто в них верил. Действительно, курс подобрался внешне специфический – почти все невысокие (хотя при чем здесь рост? Давайте вспомним Высоцкого, Дастина Хоффмана, Ал Пачино!), на первый взгляд – не очень эффектные. Многие приехали из отдалённых районов Карелии, Мурманской области: дремучие, ничего не читали, ничего не смотрели.

Но после их выпускного спектакля «ULTIMO cafе,» Елена Маркова, театральный критик из Питера, сказала мне: «Надо же! Если бы они поступали в Питере или Москве, не взяли бы никого – нет внешних данных… Но на сцене творят такое!»

 

– Я знаю, что вы тогда дневали и ночевали в театре и на курсе, вытягивая жилы персонально из каждого студента…

– В те годы мои собственные сыновья, может, были где-то упущены (хотя я очень надеюсь, что это не так), но все свое время я отдавал курсу. Со стороны сыновей была определенная ревность: старший – ровесник студийцев, глядя на то, что со студентами происходит, был убежден: если бы и он прошел эту учебу, то очень многое бы в себе поменял и преодолел. Речь идет, прежде всего, о внутренних человеческих переменах. В младшего сына, я надеюсь, многое было заложено до десяти лет, пока у меня было личное время. Но появился курс – и все. Каждый день – один вопрос папе: «Я тебя сегодня увижу? Я тебя не увижу?»

Мне постоянно говорили, что в театральных вузах так со студентами сейчас не работают. Возможно. Но у меня свой взгляд. Я вожусь с каждым. Меня вдохновляло и придавало сил то, что я видел реальные результаты педантичной персональной работы. Допустим, я работаю с девочкой, которой нужно спеть песню вдовы для спектакля. Все остальные сидят и слушают. Сначала час-два идёт погружение в материал: разбирается ситуация, наговариваются обстоятельства, в которых находится персонаж, ищутся аналогии, простраивается подробнейшая жизнь персонажа. Рассказываю о природе человеческих чувств, о том, как переживший горе человек способен воспринимать чужую беду, о том – где искать эмоции, когда такого опыта нет… И вот после бесконечного-бесконечного разбора, после преодоления страхов («нет, я не буду это петь!»), моих уговоров («ну попробуй хотя бы две ноты, но сейчас») рождается песня. Она поет. И мы все сидим в тишине, и вдруг ее однокурсник, который потерял маму в подростковом возрасте, с краснющими глазами кидается ей на шею, ее в охапку сгребает: «Я про свою маму понял сейчас больше, чем за всю жизнь…»

Вот за этим, мне кажется, и стоит идти в театр.

 

– Это принципиальная ваша художественная задача – глубоко эмоционально подключить каждого зрителя?

 – Если бы я этими вещами не был озадачен, то это был бы сегодня другой театр. Он, наверное, существовал бы даже более успешно, стабильно. Но я живу другим и другое ищу. Другими категориями оцениваю результат. Я не могу слышать в театре: «Мило!» Что такое «миленькая пьеса, милый спектакль…»?! Я не хочу – мило! Хочу, чтоб на спектакле мне кишки выворачивало – от смеха или слез.

Такие театры в России есть, но их мало. Театр Фоменко, например, его «Волки и овцы», «Владимир Третьей степени». У Товстоногова, у Додина, у Захарова я это видел в лучших спектаклях… Верю, что это возможно и у нас, с нашими актёрами.

 

– «Это» – это что?

– Ежесекундное осмысленное проживание в роли, не оставляющее никого равнодушным… Для меня очень важно, чтоб актеры познали вкус реального существования на сцене! Не внешнего успеха вкус, а реального существования! На некоторых спектаклях это демонстрировало старшее поколение, наши мэтры. Сейчас к этому пробивается среднее поколение. Да и студийцы – каждый! – хоть совсем в малых дозах, но прочувствовали, что самое главное в спектакле – это рождение эмоции на глазах у зрителя. Рождение эмоции, а не ее симуляция! К этому невозможно остаться равнодушным. И тот, кто однажды попробовал настоящее, живое, очень тяжело переходит на суррогат.

Если не за этим вот подключением зрителя к актеру, то зачем еще в театр ходить? Когда оно случается, это большое потрясение. Как сказал один совсем молодой актер, это круче, чем секс. Сотворчество действительно очень интимное дело, очень!

 

– Но и от публики кое-что зависит. Иногда как ни бейся…

– Конечно! Я, например, не понимаю, что такое европейский уровень театра! Я понимаю, что такое европейский уровень сантехники. А что такое европейский уровень театра – не понимаю. Не европейский театр, который сейчас развивается очень интересно, а то, что у нас принимают за эталонный европейский уровень театра, как будто речь идёт о евроремонте. Вообще, мне кажется, что если есть сферы нашей жизни, где неуместно подобострастное преклонение перед Западом, то театр – одна из них. Но только тот, наш – настоящий живой театр. Ну а если в зале сидят люди эмоционально холодные, благополучные, которым и на сцене предлагается такое же нечто изысканно холодное и благополучное, – что с этим делать? Не случайно именно в Европе родился театр Арто – театр жестокости. Человека нужно ввергнуть в шок, чтоб он хоть что-то почувствовал, чтоб его вытащить из этой скорлупы! Мне же нужно от публики со-творчество, со-переживание, со-страдание, со-чувствие, со-участие. Вот это СО постепенно уходит и из нашей жизни, и не только из театра!

 

– Но любовь (или ее отсутствие), по-моему, все равно везде остается главной человеческой темой в театре и жизни…

– В «Творческой мастерской» про любовь «Та самая Дульсинея» – спектакль, не так давно поставленный у нас петербуржцем Борисом Цейтлиным (спектакль по пьесе Александра Володина «Дульсинея Тобосская», с которой многие знакомы по одноименному фильму с Натальей Гундаревой в главной роли. – Прим. автора). Да, его не все приняли, он не доведен до совершенства, но это и не заштатная работа, утонувшая в слезах и сантиментах. Это сильное и современное высказывание. И для меня это очевидно – про что: вот конец времен. Не люди, а людишки, не страсти, а страстишки. То есть именно то, что мы сейчас переживаем. Откуда ждать возрождения, когда кроме апатии ничего нет? Но вот перед нами простая баба деревенская, которая живет самой обыкновенной жизнью. Но она способна любить. И она любит! Какой-то мелкий, закомплексованный, обидчивый Алонсо Кихано вознесен ею на пьедестал. Казалось, в таком человеке, как Кихано, уже ничего стоящего не может родиться, но Дульсинея делает из него героя! В этом спектакле нет ожидаемой испанщины, нет даже конкретного времени: все это может произойти где угодно и когда угодно. Если и ждать возрождения, то вот отсюда – из простых, но подлинных вещей, которые случаются с обычными людьми.

Беседовала Серафима Ясинская

 

Назад